Может, Йен подберёт Лютика после эпизода с охотой на дракона? Они бы жили долго и счастливо. Но однажды, от скуки и плохой погоды, замыслили бы каверзу: подловили бы Геральта и сотворили с ним что-нибудь прекрасное.
читать дальшеДоски под ногами скрипят, небо качается, проржавевшие местами цепи угрожающе позвякивают, будто крепления вот-вот выйдут из скалы, и неприятно холодят и без того леденеющие от страха руки. В груди тянет и набухает, как если вату приложить к порезу. Но если вы думаете, что это история о разбитом сердце, то черта с два.
Это совсем не такая история.
Просто рано или поздно кончается даже бесконечный путь над пропастью. И совместные путешествия тоже кончаются.
Невелика потеря, как сказал бы… Да он сам бы и сказал.
В этот раз Лютику везет — он добирается до твердой земли. А если ты добираешься до твердой земли не по кускам, не кровавой лепешкой на дне обрыва, все остальное уходит на второй план. Даже то, что тебя послали куда подальше.
Поэтому он сидит у костра и греет руки, раздумывая о том, что Геральт та еще свинина тушеная, и о том, что он, конечно же, пожалеет. Но никому не признается.
— Не страдай, — у Йеннифэр потрясающая способность подкрадываться со спины. И говорить то, что Лютик не хочет слышать.
— Я не страдаю, — оборачивается он. — А ты?
— Пффф, — она фыркает и маниакально улыбается. — Страдалец у нас один, — Йен кивает в ту сторону, откуда они спустились, — наверное, до сих пор смотрит вдаль, не сдвинувшись с места.
— Волосы развеваются на ветру, — поддерживает Лютик.
— Глаза наполнены вековой печалью.
— Зубы сжаты так, что крошатся.
— Кулаком, — Йеннифэр протягивает вверх собственный и трясет им, — грозит небесам. За то, что все его покинули.
— Одинокий одиночка на дороге одиночества.
И они в первый раз смеются вместе, а не порознь.
Вот так и получилось, что Йеннифэр его подобрала на скалистом обрыве рядом с Хенгфорсом. Приглашающий и широкий жест от той, которая бросила того, кто бросил его.
Впрочем, о ней тоже можно петь баллады.
Если привыкнуть.
И он больше ее не боится.
Глупо бояться того, чей самый мучительный страх видел и знаешь.
Он не давит в эту точку, но Йеннифэр в курсе, что он может надавить.
«Видел тебя слабой, и открытой, и беспомощной, и злой». «Знаю, чего ты хочешь».
Но не упрекну.
Как некоторые.
Наверное, сначала это было их способом отомстить. В смысле, то, что они сошлись. По крайней мере, за себя Лютик может сказать именно так, и почти уверен за Йеннифэр.
Они ведь друг другу никогда не нравились. Она считала его идиотом и слабаком, а он ее — невыносимой и самовлюбленной стервой.
Но как-то так получилось, что она приглашает в нужный момент, а он идет. Ему в общем все равно, куда идти, а с Йен у них есть хотя бы одна общая тема для разговора.
Правильно, Геральт.
Был бы мертв — вертелся бы в гробу, как метательный снаряд в праще.
— А если бы ты его снова встретила, что бы ты сделала? — спрашивает Лютик как-то раз на привале.
Фиолетовые глаза оказываются напротив и очень близко.
— Ты имеешь в виду, если бы, к примеру, он стоял вооон там, неподалеку, и смотрел на нас?
— Допустим, — Лютик сглатывает.
Оправдание у него одно и самое банальное: «это не я, это она первая начала».
Если бы Геральт действительно был тут и душил его своими мускулистыми ручищами в шрамах, Лютик бы хрипел именно это.
Но Геральта здесь нет.
А Йеннифэр хорошо целуется.
— А ты совсем жестокая, — Лютик вытирает рот, когда она отстраняется. — Ведьма.
— Представь только его лицо, — отвечает она. — Представил?
Лютик представляет. И ухмыляется.
Дом Йеннифэр в Венгерберге — богатый и темный. Неуютный, пока не зажигаются свечи. При свечах вообще все уютнее. Даже сама Йеннифэр. Пока они сюда добирались, притерлись друг к другу. Странно, но пение Лютика ее не бесит. Сам он ее иногда бесит, а пение — нет. Пение ей нравится.
Даже та песня про палача, присяжного и судью.
— Спой еще раз. Тот отрывок про мучения и тоску… очень возбуждает.
— Да? Никогда бы не подумал.
— Ты милый.
— А ты совсем не милая.
Йен притворно обижается, а потом садится позади Лютика и начинает разминать ему плечи.
Лютик от этого растекается моментально, абсолютно по-скотски.
— Йен… сделай настоящий массаж, а? Пожалуйста. С маслом… у тебя наверняка есть. Я рубашку сниму и лягу. Что угодно проси, только сделай.
Она нажимает в выемку над лопаткой, выкручивает мышцу до боли, но это только заводит. Лютик стонет и почти всхлипывает. Если она сейчас остановится, это будет обиднее, чем прерванный секс.
Но Йеннифэр тянет его рубашку вверх. Жалуется на то, какой Лютик...
— Бледная немочь.
— Бледная немочь в Каингорне на горе стоит, забыла?
— Ах да, — Йен кровожадно улыбается, — как же я могла. Он там, наверное, уже в статую превратился.
— Это ты его заколдовала. Превратила в памятник. Голуби, наверное, облюбовали уже. Высокий, статный.
— Гранитный. Грех не насрать.
Со стороны может показаться, что они унижают и издеваются. В какой-то степени так и есть: так им проще снять напряжение. Но, честно говоря, они скучают по этому шершавому угрюмому камню.
У Лютика на самом деле большая широкая спина. Не очень мускулистая по сравнению с Геральтом, но все же вполне сильная. Он же часто таскается пешком со своими пожитками на плечах. Йен находит масло и льет на кожу, отчего Лютик покрывается мурашками.
— Холодно, — морщится он. Щека прижата к подушке, и получается неразборчиво.
— Терпи. И не смей слюни пускать.
— Не обещаю, — мычит Лютик, потому что слюни он уже пустил, и останавливаться не собирается.
Сначала надо разогреть, разогнать кровь к лимфатическим узлам. Она начинает плавно, использует всю поверхность ладоней. Кожа довольно быстро становится красной, и Йеннифэр не сдерживается, кусает Лютика в плечо несильно.
— Шшш, — шипит он, — фурия. Не распускай зубы. Распускай руки.
— Расслабься, — советует Йен. — Ты должен быть как тряпочка. И заткнись.
И он затыкается. Но ненадолго.
Потому что когда прощупывают круговыми движениями больших пальцев вдоль позвоночника — это слишком приятно. А поясница…
— Сдохнуть можно, — сообщает он Йеннифэр, — как хорошо. Ты… да, вот так, еще там немного помни… ты лучше богини, ты дьявол, ты… ох… палач, от которого и смерть принимать приятно.
— Штаны приспусти, — приказывает она. — А то маслом запачкаю.
— С удовольствием, — Лютик немного возится, приподнимаясь. Вместе с Йеннифэр, которая сидит у него на ягодицах.
И снова расслабляется от того, как ее пальцы бегут снизу вверх по спине, на шею, и делают с шеей что-то такое, от чего он покрывается мурашками уже не от холода, а от наслаждения, словно током несильно ударило. И как потом она запускает руку в его шевелюру и чешет затылок, сжимает в кулак волосы, нажимает за ушами, и снова проводит руки вниз к плечам.
И вдавливает пальцы прямо туда, куда нужнее всего.
У Лютика от этого горячеет в приспущенных штанах, особенно когда ее руки обхватывают поясницу, и круговыми, сильными движениями скользят и скользят вдоль бедер.
Он разочарованно вздыхает, когда Йен отрывается, но снова блаженно стонет, потому что она разминает руки, дельтовидную мышцу и ниже, до самого запястья. Он и не думал, что массаж ладоней и пальцев — это так приятно.
Как-то само собой все заканчивается тем, что он переворачивается, оказывается над ней. Удивительно, но сейчас ему не кажется, что он слабее, что она может уделать его одним своим движением. Йеннифэр легкая и не такая уж железная. А он — не такой уж хилый. И немного выше нее.
Лютик думает, что все это очень странно. Но и никакой неловкости не испытывает, когда наклоняется и целует ее, самую малость прикусывая губу. Дико, что Йеннифэр отвечает. Кому-то, кто совсем не в ее вкусе. И она не в его вкусе. Но целоваться, тем не менее, приятно. И трогать ее грудь. И когда она обхватывает его ногами, выгибается, избавляется от одежды. И секс у них, как ни странно, отличный. Ни к чему не обязывающий, не от большой любви, без душевной близости, но горячий и сумасшедший, веселый, запретный немного секс. Такой нельзя. Нам нельзя. Мы не подходим. Мы терпеть друг друга не можем. Мы бесим один второго. Мы любим кое-кого, кто превратился в памятник, и если он узнает, он нас убьет. Нам нельзя. Это смешно. И поэтому хочется.
Может быть, просто они оба представляют лицо Геральта, который на них смотрит.
Рано или поздно такие вещи сбываются.
— Геральт в городе, — как-то раз сообщает Лютику Йеннифэр. — Развлечемся?
— Развлечемся? — у Лютика холодеет внутри. — Ты с ума сошла?
Сначала его реакция — хватать портки и бежать без оглядки, как если бы Геральт был очередным живым мужем из той истории, где девушка притворилась вдовой и потащила его в дом. А в дверь застучали и посыпались угрозы.
Но он смотрит на хитрое лицо Йен и скоро расслабляется. В конце концов, если вы думаете, что это история о несчастном Лютике и разбитом сердце, то хрен вы угадали.
Это совсем не такая история.
— Р-р-развлечемся? — переспрашивает он. — Можно… а то я уже заскучал тут с тобой. Что задумала?
— Кто еще с кем заскучал… Нет, ты милый, но…
— Я не страдалец.
— Ты не страдалец, — соглашается Йеннифэр.
— Поймаем и свяжем?
— Заманим и опоим.
— Обездвижим.
— Разденем.
— Засунем кляп в рот.
— И заставим смотреть.
— И заставим смотреть.
От этого им так задорно, что Йен оставляет у него на шее три засоса, пока они валяются на диване, даже не сняв одежду. Иногда им не обязательно снимать одежду. Справляются и так, еще интереснее. Не доводят до кульминации, но это сейчас хорошо, самое то, чтобы выйти на свежий воздух, раскрасневшись и глупо улыбаясь.
Расставлять ловушки. Сидеть в засаде. Ждать. И дождаться.
— Я все еще думаю, что он меня убьет, — шепчет Лютик Йеннифэр, осторожно обходя бессознательного Геральта, привязанного к стулу, по широкой дуге. — Тебя-то не тронет, ты же женщина. И вдобавок его любовь. А меня он размажет по стенке, как пить дать.
Йен пожимает плечами.
— Тебе что, совсем меня не жалко? — возмущается Лютик. — Мы же больше года живем вместе.
— Вот именно. Уже год прошел. Он, скорее всего, нашел себе тысячу других пассий, а обо мне и думать забыл.
— Чушь-то не неси, сама же не веришь. Найти он может и нашел, но Геральт патологически ничего не забывает. А еще он будет очень зол.
— Боишься?
— Не без этого.
— Не бойся. Если он тебя терпел рядом столько времени, это значит только одно — он тебя любит. Как умеет, конечно, но не любил бы — прогнал гораздо раньше и просто так, без причины в виде расстроенных чувств. Хладнокровно.
— Так себе причина. И он пытался. Я просто очень настойчивый. И навязчивый. И не обидчивый.
— И скромный, — усмехается Йеннифэр. — Я его не оправдываю. Забыл, зачем мы здесь? Ты только представь его лицо.
— А вдруг он лопнет?
— Не лопнет. Он каменный.
— Крошкой нас засыплет. Так могильные плиты и рушатся.
— Вот и проверим.
Лицо у Геральта и в самом деле — хоть картину пиши. Из тех, за которые художников вешают на столбе. Но он быстро берет себя в руки: это же Геральт. Только мычит через кляп:
— Зараза.
Ну ладно, на самом деле, он скорее всего жестче выражается. Потом застывает и пялится.
А Лютик с Йен целуются, но косятся, косятся на него, пока Геральт не выдерживает, фыркает.
— Опасность вроде бы миновала, — осторожно говорит Лютик.
— Давай попробуем аккуратно приблизиться, — кивает Йен. — У нас есть где-то полчаса, пока зелье действует.
Она подходит первая. Выдыхает ему на ухо тихо:
— Геееральт. Я соскучилась. Мы соскучились.
И тянет Лютика за руку, так что тот приближается с другой стороны.
— Не хочешь извиниться? — спрашивает Лютик, наклонив голову. — В качестве извинений приму обещание, что ты меня не прикончишь. Кивни, если согласен.
Но Геральт не согласен. Пока что.
— Да брось, кто старое помянет, тому глаз вон.
Кажется, Геральт не против того, чтобы выбить Лютику глаз.
— Если вынуть кляп, он будет кусаться? Или зелье не позволит?
— А мы вот что сделаем, — Йен берет шелковый пояс и завязывает Геральту глаза, на что тот недовольно мотает головой.
Потом она вынимает кляп.
— Какого хрена? — ожидаемо рычит Геральт. — Вы совсем спятили?
«Заткни его», — беззвучно шепчет Йеннифэр Лютику.
Черт его знает, что чувствует Геральт, когда Лютик его целует. Может быть, он думает, что это Йеннифэр. От него, наверное, сильно пахнет Йеннифэр, ее крыжовником и сиренью. Пахнет ли от него Лютиком, Лютик не знает.
А сам он чувствует, что месть очень сладкая на вкус, хоть и самую малость горчит.
А потом перестает горчить, потому что Геральт отвечает. Неожиданно и довольно нежно, словно действительно извиняется.
И как будто бы он тоже скучал.
Он не сопротивляется, когда они дотаскивают его до кровати. Все-таки Геральт очень красивый, и ему нечего стесняться. Наверное, его сейчас бесит беспомощность: может только слабо подергивать руками и ногами, но Лютик злорадно думает, что он заслужил.
Они приваливаются к нему с двух сторон, и Геральт горячий. И напряженный.
Лютик берет масло и делает, как Йеннифэр, впивается ему в плечо сначала влажными пальцами, а потом зубами. Йен творит там, внизу, магию. Как она умеет. Так что Геральт издает это свое «хмммм» низко и глухо.
А Лютику кажется, что они немного во сне. Полчаса кончатся, он проснется и умрет. Кое-кто свернет ему шею.
Полчаса проходят, и Геральт действительно тянется к нему руками, переворачивается, оказывается над ним, прижимает всем своим весом. Воздух кончается. Желтые глаза не мигают.
— Я тебя искал, — говорит Геральт.
— Да ну? Я думал, невелика потеря.
Лютик сжимает его между ног: рука удобно легла.
— Что ты делаешь? — спрашивает Геральт.
Как будто не понятно.
Он нажимает сильнее, и знает, что перебарщивает. Но Лютик часто перебарщивает.
И тогда Геральт его обхватывает… обнимает? Да, действительно обнимает, утыкается лицом в плечо и смеется.
— А меня искал? — Йен кусает его за ухо.
— Ну вы… ну вы и черти, мать вашу. Ублюдки. Ебаный, блядь, бард, и ебаная ведьма.
— Не страдай, — отвечают ему Йен и Лютик одновременно.
И если вы думаете, что это история о том, как кое-кто перестал страдать, то вы угадали.
Это именно такая история.